Холли, чей пульс служил камертоном для невидимого, вошла в фермерский дом, словно занесённая в бутылку горящая спичка; явление ответило не беседой, а давлением — первобытной грамматикой воздуха и отрицания. Приборы заметались, пороги словно сложились, и невидимое заявило о себе неуклюжестью бога в амбаре. После осталась не зрелищность, а вычитание: геометрия команды перекроилась вокруг пустоты, где только что стоял человек, а в данных — самым красноречивым — остался последний, обрубленный слог её имени. Она не выжила; дом, наконец, научился дышать без неё.